Волошин против Гумилева
Деятели культуры/
05.04.2020 в 02:40
/ АВТОР: ВАДИМ ДРОЗДОВ
Черная речка памятна тем, что близ ее берега Пушкин стрелялся с Дантесом, и эта дуэль закончилась национальной трагедией. Однако, спустя семь десятков лет здесь произошла и другая значимая для русской литературы дуэль, которая, по счастью, завершилась фарсом. Участниками этого поединка были поэты Николай Гумилев и Максимилиан Волошин. А причиной их ссоры стала одна из главных мистификаций Серебряного века – Черубина де Габриак.
Предыстория этой дуэли такова: в самом начале сентября 1909 года в редакцию журнала «Аполлон», готовящую свой первый номер, пришло загадочное письмо без обратного адреса. В конверте находились благоухающие духами листы дорогой бумаги, между которыми лежали засушенные цветы. На этих листах изящным женским почерком были начертаны талантливые стихи:
Эти строки вызвали смятение в редакции. Все начали обсуждать этого таинственного автора, подписавшегося одной только буквой «Ч», и терялись в догадках…
А вскоре редактору и основателю «Аполлона» Сергею Маковскому по телефону позвонила сама поэтесса. Молодым, тихим, глубоким томным голосом она представилась именем Черубина де Габриак и поведала историю своей жизни. Дескать, она иностранка. Молода: ей всего 18 лет. Она была в строгости воспитана в католическом монастыре. И до сих пор продолжает находиться под неусыпным надзором отца и своего исповедника – монаха-иезуита. Потому общаться с редакцией может только дистанционно. Описывая себя, Черубина отметила, что очень чувственна и красива… Но в ближайшее время ей, видимо, придется уйти в монастырь, за стенами которого навсегда скроются и ее красота, и ее поэтические таланты.
Редактор был поражен и восхищен. Вскоре Черубина позвонила снова, а затем переслала в редакцию очередную порцию стихов. И Маковский принял решение напечатать ее творения в литературном альманахе второго номера «Аполлона», отодвинув при этом публикацию поэтической лирики Иннокентия Анненского. В самом журнале стихи Черубины де Габриак предваряла статья Максимилиана Волошина. Она была написана в витиеватой форме в стилистике астрологического прогноза и пророчила славу «подкидышу в русской поэзии», как окрестил Черубину автор статьи.
Сразу после выхода журнала эту поэтическую интригу начал обсуждать весь неравнодушный к литературе Петербург. Марина Цветаева даже назвала осень 1909 года эпохой Черубины де Габриак. Все старались выяснить, кто же этот таинственный автор. Спорили. Заключали пари. Сотрудники редакции делали попытки выследить поэтессу, но она была неуловима… Пока не проговорилась сама.
И в середине ноября Петербург узнал, что в жизни никакой Черубины де Габриак не существует. А за этим литературным псевдонимом скрывается преподаватель русской словесности Петровской женской гимназии дворянка Елизавета Дмитриева.
Литературная общественность была шокирована. Особое разочарование постигло редактора Маковского – большого идеалиста, мечтавшего, к примеру, о том, чтобы его сотрудники ходили на работу в смокингах, а их взоры в течение рабочего дня услаждали балерины кордебалета. Этот великий романтик создал в своем воображении идеальный образ Черубины де Габриак и заочно почти в нее влюбился. Соприкосновение с реальной действительностью обернулось крахом его иллюзий.
Вот как он сам описал их личную встречу, произошедшую 16 ноября: «Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина… Она была на редкость некрасива… Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слез противно и вместе с тем жаль было до слез ее, Черубину…».
Елизавета Дмитриева, действительно, красавицей не была. К тому же в детстве она переболела туберкулезом, несколько лет была прикована к постели, а выздоровев, осталась хромой.
Но то, что в ней не заметил Сергей Маковский, разглядел Николай Гумилев. «Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей», - такие строчки написал выдающийся поэт Серебряного века на альбоме, подаренной своей возлюбленной Елизавете. Она покорила его! Но сама Дмитриева, принимавшая ухаживания Гумилева, признавалась, что он «не покрывал» всей ее жизни: «В нем была железная воля, желание даже в ласке подчинить, а во мне было упрямство — желание мучить». Елизавета Дмитриева самой большой любовью в своей жизни и «самой недосягаемой» считала Максимилиана Волошина, который отвечал ей взаимностью.
Что же касается Черубины де Габриак, то она родилась летом 1909 года в Коктебеле, где судьба сложила классический любовный треугольник: Дмитриеву, Гумилева и Волошина. В Крым Дмитриева приехала в месте с Гумилевым, но после того, как рядом появился Волошин, который признался ей в любви, поэтесса попросила Гумилева их покинуть. Именно Волошину, оставшемуся наедине со своей возлюбленной, принадлежит авторство оригинальной схемы литературной провокации, которая позволила привлечь внимание к стихам Дмитриевой. Он придумал и экзотический образ поэтессы-призрака, и имя Черубина де Габриак.
При этом Елизавета Дмитриева не спешила окончательно прерывать отношения с Гумилевым. «Почему не отпускала его от себя? Это не жадность была, это была тоже любовь. Во мне есть две души, и одна из них верно любила одного, другая другого. О, зачем они пришли и ушли в одно время!», - такими словами позже она описала свои терзания.
Николай Гумилев не оставлял попыток сблизиться с Елизаветой Дмитриевой вплоть до того момента, когда тайна Черубины де Габриак была раскрыта. Наконец Гумилев не выдержал, и, по словам поэтессы, его любовь стала переходить в ненависть: «В «Аполлоне» он остановил меня и сказал: «Я прошу Вас последний раз — выходите за меня замуж»; — я сказала: «Нет!» Он побледнел — «Ну, тогда Вы узнаете меня»».
Через четыре дня в Мариинском театре давали «Фауста». В тот вечер много народа было не только в зрительном зале, где в роли Мефистофеля блистал Федор Шаляпин, но и в мастерской театрального художника Александра Головина, в которой тот писал портреты поэтов, сотрудников «Аполлона». Поэты беседовали, прогуливаясь по мастерской, заполненной декорациями к «Орфею» и прислушивались к музыке, раздававшейся снизу, из зала. И в тот момент, когда Шаляпин допел «Заклинание цветов», присутствующие в мастерской услышали звук пощечины. Ее дал неожиданно и быстро подошедший к Гумилеву Волошин. Все опешили, а Иннокентий Анненский в растерянности произнес: «Достоевский прав. Звук пощёчины – действительно мокрый».
Это был вызов на дуэль, брошенный Гумилеву за те язвительные слова о Елизавете Дмитриевой, которые в последние дни он позволял себе произносить в литературном обществе.
Гумилев принял вызов и потребовал, чтобы дуэль велась на предельно жестких условиях: стреляться с пяти шагов до смерти одного из дуэлянтов. Но за дело взялись секунданты, которые смогли уговорить Гумилева поставить барьеры в пятнадцати шагах. Дуэль была назначена на 22 ноября. Поскольку выяснять вопросы чести взялись поэты, то место дуэли выбрали предсказуемо – на Черной речке, в районе Новой деревни, причем стреляться договорились пистолетами пушкинской поры.
В 1909 году зима наступила рано. В день дуэли была пурга и метель замела дороги, ведущие в сторону летних дачных поселков. Николай Гумилев отправился выяснять отношения на автомобиле, и прибыл к месту поединка вовремя, что и предписывал дуэльный кодекс. А вот извозчик Волошина к месту дуэли добраться не смог, и тот от дороги отправился к нему по снегу. Но по пути потерял калошу. А поскольку Волошин был человеком суеверным, то категорически отказался идти дальше, пока калоша не будет найдена. И стал копошиться в снегу. Уже скоро к розыскным мероприятиям были подключены все четыре секунданта обоих дуэлянтов. В это время Гумилев стоял в стороне в шубе и цилиндре и безучастно наблюдал «за раскопками».
Когда калоша все же нашлась, секундант Волошина – писатель Алексей Николаевич Толстой - гигантскими шагами начал размечать место поединка. Это вызвало раздражение Гумилева, который воскликнул: «Граф, не делайте таких неестественных широких шагов!». Толстому пришлось начать считать шаги заново.
И вот наконец дуэлянты встали друг против друга с пистолетами. С одной стороны – высокий и стройный Гумилев, оставшийся в сюртуке и цилиндре, при этом полностью сохранявший хладнокровие. С другой – атлетического телосложения Волошин: в шубе, без шапки, с дрожащими руками и слезами на лице.
Первым выстрелил Гумилев. Он бил на поражение, но промахнулся. У Волошина, который не умея стрелять, больше всего боялся попасть в бывшего приятеля – две осечки подряд. Гумилев нервно потребовал, чтобы Волошин продолжал стрелять, подозревая нечестное. Тогда к Волошину подскочил Толстой, выхватил его пистолет и, целясь в снег, нажал на курок. На этот раз выстрел грянул, что являлось доказательством Гумилеву, что оружие противника все-таки было заряжено.
Оскорбленная сторона требовала продолжения поединка. Но секунданты приняли решение завершить дуэль и призвали противников пожать друг другу руки. Дуэлянты это предложение отвергли, однако согласились разъехаться по домам.
Вскоре слухи о «литературной дуэли» разлетелись по всему Петербургу. Власти оштрафовали Гумилева и Волошина на 10 рублей. А соратники по перу и вся окололитературная общественность столицы принялась ерничать, перемывая косточки дуэлянтам и обсуждая детали поединка. Больше всего досталось Волошину, спровоцировавшему конфликт и оказавшемуся неготовым соблюдать требования дуэльного кодекса. Особенно потешались над потерянной калошей. Поэтому когда Саша Черный в стихотворении «Переутомление» дал Максимилиану Волошину прозвище «Вакс Калошин», оно было встречено «на ура».
Для Елизаветы Дмитриевой выяснение отношений между любимыми мужчинами стало страшным ударом. По ее словам, после дуэли она оказалась «почти на краю безумия»: «Я перестала писать стихи, лет пять я даже почти не читала стихов, каждая ритмическая строчка причиняла мне боль..».
С Максимилианом Волошиным она рассталась уже спустя пару месяцев, а через полтора года вышла замуж за инженера-мелиоратора. Путешествовала. После революции работала в литературной части петроградского ТЮЗа под руководством А.А. Брянцева, занималась литературным творчеством и переводами.
Что же касается Николая Гумилева, то через пять месяцев после дуэли он обвенчался с Анной Ахматовой.
Предыстория этой дуэли такова: в самом начале сентября 1909 года в редакцию журнала «Аполлон», готовящую свой первый номер, пришло загадочное письмо без обратного адреса. В конверте находились благоухающие духами листы дорогой бумаги, между которыми лежали засушенные цветы. На этих листах изящным женским почерком были начертаны талантливые стихи:
Лишь раз один, как папоротник, я
цвету огнем весенней, пьяной ночью...
Приди за мной к лесному средоточью,
в заклятый круг, приди, сорви меня.
Люби меня. Я всем тебе близка.
О, уступи моей любовной порче.
Я, как миндаль, смертельна и горька,
нежней чем смерть, обманчивей и горче.
Эти строки вызвали смятение в редакции. Все начали обсуждать этого таинственного автора, подписавшегося одной только буквой «Ч», и терялись в догадках…
А вскоре редактору и основателю «Аполлона» Сергею Маковскому по телефону позвонила сама поэтесса. Молодым, тихим, глубоким томным голосом она представилась именем Черубина де Габриак и поведала историю своей жизни. Дескать, она иностранка. Молода: ей всего 18 лет. Она была в строгости воспитана в католическом монастыре. И до сих пор продолжает находиться под неусыпным надзором отца и своего исповедника – монаха-иезуита. Потому общаться с редакцией может только дистанционно. Описывая себя, Черубина отметила, что очень чувственна и красива… Но в ближайшее время ей, видимо, придется уйти в монастырь, за стенами которого навсегда скроются и ее красота, и ее поэтические таланты.
Редактор был поражен и восхищен. Вскоре Черубина позвонила снова, а затем переслала в редакцию очередную порцию стихов. И Маковский принял решение напечатать ее творения в литературном альманахе второго номера «Аполлона», отодвинув при этом публикацию поэтической лирики Иннокентия Анненского. В самом журнале стихи Черубины де Габриак предваряла статья Максимилиана Волошина. Она была написана в витиеватой форме в стилистике астрологического прогноза и пророчила славу «подкидышу в русской поэзии», как окрестил Черубину автор статьи.
Сразу после выхода журнала эту поэтическую интригу начал обсуждать весь неравнодушный к литературе Петербург. Марина Цветаева даже назвала осень 1909 года эпохой Черубины де Габриак. Все старались выяснить, кто же этот таинственный автор. Спорили. Заключали пари. Сотрудники редакции делали попытки выследить поэтессу, но она была неуловима… Пока не проговорилась сама.
И в середине ноября Петербург узнал, что в жизни никакой Черубины де Габриак не существует. А за этим литературным псевдонимом скрывается преподаватель русской словесности Петровской женской гимназии дворянка Елизавета Дмитриева.
Литературная общественность была шокирована. Особое разочарование постигло редактора Маковского – большого идеалиста, мечтавшего, к примеру, о том, чтобы его сотрудники ходили на работу в смокингах, а их взоры в течение рабочего дня услаждали балерины кордебалета. Этот великий романтик создал в своем воображении идеальный образ Черубины де Габриак и заочно почти в нее влюбился. Соприкосновение с реальной действительностью обернулось крахом его иллюзий.
Вот как он сам описал их личную встречу, произошедшую 16 ноября: «Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина… Она была на редкость некрасива… Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слез противно и вместе с тем жаль было до слез ее, Черубину…».
Елизавета Дмитриева, действительно, красавицей не была. К тому же в детстве она переболела туберкулезом, несколько лет была прикована к постели, а выздоровев, осталась хромой.
Но то, что в ней не заметил Сергей Маковский, разглядел Николай Гумилев. «Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей», - такие строчки написал выдающийся поэт Серебряного века на альбоме, подаренной своей возлюбленной Елизавете. Она покорила его! Но сама Дмитриева, принимавшая ухаживания Гумилева, признавалась, что он «не покрывал» всей ее жизни: «В нем была железная воля, желание даже в ласке подчинить, а во мне было упрямство — желание мучить». Елизавета Дмитриева самой большой любовью в своей жизни и «самой недосягаемой» считала Максимилиана Волошина, который отвечал ей взаимностью.
Что же касается Черубины де Габриак, то она родилась летом 1909 года в Коктебеле, где судьба сложила классический любовный треугольник: Дмитриеву, Гумилева и Волошина. В Крым Дмитриева приехала в месте с Гумилевым, но после того, как рядом появился Волошин, который признался ей в любви, поэтесса попросила Гумилева их покинуть. Именно Волошину, оставшемуся наедине со своей возлюбленной, принадлежит авторство оригинальной схемы литературной провокации, которая позволила привлечь внимание к стихам Дмитриевой. Он придумал и экзотический образ поэтессы-призрака, и имя Черубина де Габриак.
При этом Елизавета Дмитриева не спешила окончательно прерывать отношения с Гумилевым. «Почему не отпускала его от себя? Это не жадность была, это была тоже любовь. Во мне есть две души, и одна из них верно любила одного, другая другого. О, зачем они пришли и ушли в одно время!», - такими словами позже она описала свои терзания.
Николай Гумилев не оставлял попыток сблизиться с Елизаветой Дмитриевой вплоть до того момента, когда тайна Черубины де Габриак была раскрыта. Наконец Гумилев не выдержал, и, по словам поэтессы, его любовь стала переходить в ненависть: «В «Аполлоне» он остановил меня и сказал: «Я прошу Вас последний раз — выходите за меня замуж»; — я сказала: «Нет!» Он побледнел — «Ну, тогда Вы узнаете меня»».
Через четыре дня в Мариинском театре давали «Фауста». В тот вечер много народа было не только в зрительном зале, где в роли Мефистофеля блистал Федор Шаляпин, но и в мастерской театрального художника Александра Головина, в которой тот писал портреты поэтов, сотрудников «Аполлона». Поэты беседовали, прогуливаясь по мастерской, заполненной декорациями к «Орфею» и прислушивались к музыке, раздававшейся снизу, из зала. И в тот момент, когда Шаляпин допел «Заклинание цветов», присутствующие в мастерской услышали звук пощечины. Ее дал неожиданно и быстро подошедший к Гумилеву Волошин. Все опешили, а Иннокентий Анненский в растерянности произнес: «Достоевский прав. Звук пощёчины – действительно мокрый».
Это был вызов на дуэль, брошенный Гумилеву за те язвительные слова о Елизавете Дмитриевой, которые в последние дни он позволял себе произносить в литературном обществе.
Гумилев принял вызов и потребовал, чтобы дуэль велась на предельно жестких условиях: стреляться с пяти шагов до смерти одного из дуэлянтов. Но за дело взялись секунданты, которые смогли уговорить Гумилева поставить барьеры в пятнадцати шагах. Дуэль была назначена на 22 ноября. Поскольку выяснять вопросы чести взялись поэты, то место дуэли выбрали предсказуемо – на Черной речке, в районе Новой деревни, причем стреляться договорились пистолетами пушкинской поры.
В 1909 году зима наступила рано. В день дуэли была пурга и метель замела дороги, ведущие в сторону летних дачных поселков. Николай Гумилев отправился выяснять отношения на автомобиле, и прибыл к месту поединка вовремя, что и предписывал дуэльный кодекс. А вот извозчик Волошина к месту дуэли добраться не смог, и тот от дороги отправился к нему по снегу. Но по пути потерял калошу. А поскольку Волошин был человеком суеверным, то категорически отказался идти дальше, пока калоша не будет найдена. И стал копошиться в снегу. Уже скоро к розыскным мероприятиям были подключены все четыре секунданта обоих дуэлянтов. В это время Гумилев стоял в стороне в шубе и цилиндре и безучастно наблюдал «за раскопками».
Когда калоша все же нашлась, секундант Волошина – писатель Алексей Николаевич Толстой - гигантскими шагами начал размечать место поединка. Это вызвало раздражение Гумилева, который воскликнул: «Граф, не делайте таких неестественных широких шагов!». Толстому пришлось начать считать шаги заново.
И вот наконец дуэлянты встали друг против друга с пистолетами. С одной стороны – высокий и стройный Гумилев, оставшийся в сюртуке и цилиндре, при этом полностью сохранявший хладнокровие. С другой – атлетического телосложения Волошин: в шубе, без шапки, с дрожащими руками и слезами на лице.
Первым выстрелил Гумилев. Он бил на поражение, но промахнулся. У Волошина, который не умея стрелять, больше всего боялся попасть в бывшего приятеля – две осечки подряд. Гумилев нервно потребовал, чтобы Волошин продолжал стрелять, подозревая нечестное. Тогда к Волошину подскочил Толстой, выхватил его пистолет и, целясь в снег, нажал на курок. На этот раз выстрел грянул, что являлось доказательством Гумилеву, что оружие противника все-таки было заряжено.
Оскорбленная сторона требовала продолжения поединка. Но секунданты приняли решение завершить дуэль и призвали противников пожать друг другу руки. Дуэлянты это предложение отвергли, однако согласились разъехаться по домам.
Вскоре слухи о «литературной дуэли» разлетелись по всему Петербургу. Власти оштрафовали Гумилева и Волошина на 10 рублей. А соратники по перу и вся окололитературная общественность столицы принялась ерничать, перемывая косточки дуэлянтам и обсуждая детали поединка. Больше всего досталось Волошину, спровоцировавшему конфликт и оказавшемуся неготовым соблюдать требования дуэльного кодекса. Особенно потешались над потерянной калошей. Поэтому когда Саша Черный в стихотворении «Переутомление» дал Максимилиану Волошину прозвище «Вакс Калошин», оно было встречено «на ура».
Для Елизаветы Дмитриевой выяснение отношений между любимыми мужчинами стало страшным ударом. По ее словам, после дуэли она оказалась «почти на краю безумия»: «Я перестала писать стихи, лет пять я даже почти не читала стихов, каждая ритмическая строчка причиняла мне боль..».
С Максимилианом Волошиным она рассталась уже спустя пару месяцев, а через полтора года вышла замуж за инженера-мелиоратора. Путешествовала. После революции работала в литературной части петроградского ТЮЗа под руководством А.А. Брянцева, занималась литературным творчеством и переводами.
Что же касается Николая Гумилева, то через пять месяцев после дуэли он обвенчался с Анной Ахматовой.
К экскурсии:
Оказаться на набережной Черной речки и вспомнить о знаменитых дуэлях, которые здесь происходили, Вы сможете на большой обзорной экскурсии по Петербургу.